Двое мало чем, кроме камзолов, похожих друг на друга братьев-жуликов организовывают для германских деревенщин яркое шоу с нечистью, которую изображает парочка нанятых подмастерьев. За избавление от чертовщины немцы Уилл и Джек Гримм собирают с простофиль мзду и идут выпивать в трактир. Во время одной из пьянок их под белы рученьки берут французские солдаты и тащат к генералу, который, поедая "кровавые колбаски", требует навести порядок в деревне Марбаден, где без вести сгинуло несколько детей.



Непролазная грязь, гуси, тараканы, колоритные шамкающие старухи – прекрасно. Отрубленные головы, деревья-людоеды, зловредный смоляной слизняк из колодца, проклятья на всем, что шевелится, – вдвойне прекрасно. Живущей под крышей высокой башни королеве-колдунье, повернутой на собственной внешности, требуется дюжина девочек-девственниц, чтобы воспрянуть из мертвых. Сколько девственниц понадобилось Гиллиаму, чтобы вернуться в кино спустя столько времени, – вот уж действительно вопрос.



Едкий как всегда режиссер исходит желчью по всяким пустякам: подшучивает над наполеоновской армией, занявшей Германию, или хихикает над крестьянскими нравами. "Братья Гримм" оставляют после себя все возрастающее недоумение – будто вместо обещанного коньяка "Наполеон" получаешь одноименный торт. То, что над детскими сказками положено по мере сил глумиться, а на могилке Красной Шапочки танцевать тустеп, мы усвоили достаточно давно. Загадка заключается в том, какой лично нам прок от Гиллиама, который после невыносимо долгой паузы новым фильмом не сбивает наповал, а лишь забавляет отзвуками былого величия.



Спешить на "Гримм" стоит разве за тем, чтобы посмотреть на иссохшийся труп роскошной Моники Беллуччи, царящей на экране не больше пяти минут, за которые она успевает несколько раз сладострастно пошипеть, провести ладонью по щеке артиста Деймона и укусить за ушко малопримечательного австралопитека Хита Леджера. Вероятно, вся картина - это очень тонкая издевка на диалекте кокни, вот только кто бы нам доходчиво ее растолковал.